Bill Evans

[Сергей Ал.]

The Bill Evans Trio – Letter To Evan  

Поздняя, под занавес, запись - концерт в лондонском клубе «Ronnie Scott’s», 21 июля 1980 года. Жить Эвансу оставалось меньше двух месяцев. Ни Эванс, ни Марк Джонсон, ни Джо Лабарбера не знали в тот июльский вечер, что их записывают. Лондон входил в серию последних концертов Билла, которую историки джаза окрестили «21 город за 24 дня».

...«21 город за 24 дня» был настоящим прощанием с миром - миром в целом и миром джаза в частности... 

 

[Normann]

Часть пластинок Билла, которые оказались под руками. Величайший и гениальнейший!

Есть ещё с Беннеттом, Бейкером, Джулианом, Майлсом и т.д. Отличные работы у него с Джимом Холлом... Ранний Эванс мне ближе, но поздний тоже по-своему хорош.

[Сергей Ал.]

У меня, к сожалению, немного записей Эванса на носителях, но при каждом удобном случае стараюсь пополнить 

[Normann]

Обратите внимание на самые ранние его работы - алмаз неогранённый! У Бейкера аналогичная ситуация. )

 

[Сергей Ал.]

Из недр и-нета: 

...Одним из непростых различий между миром джаза и классической музыки был вопрос отношения к наркотикам. Ни для кого не секрет, что многие выдающиеся джазовые музыканты сидели на героине. Когда-то давно я услышал радиопередачу, в которой музыкальная манера Билла Эванса интерпретировалась через призму его героиновой зависимости.

Ведущий описывал его игру как выражение специфического состояния сознания. Например, рассматривал феномен "точечного внимания". Под героином активность мозга смещается в сторону локальной концентрации на сенсорных стимулах. Это порождает узко сфокусированное внимание с блокировкой периферийного восприятия (внимание “туннелизируется”). В игре Эванса это слышно в том, как он фокусируется на каждом интервале, на каждом малейшем движении голоса, особенно в балладах. Это не рассеянная лирика, а ювелирная работа с каждым мгновением звучания, где даже тишина между нотами становится предметом выразительности.

Потом рассматривался феномен "замедленного восприятия времени". Дело в том, что при введении героина или морфина у людей расширяется субъективная длительность "настоящего момента", а интервалы кажутся длиннее. Билл Эванс, особенно в поздних сольных записях, растягивает фразы до предела, как будто "вслушивается" в то, что ещё не прозвучало. Его ритмика почти наркотически тягуча не потому, что он играет медленно, а потому что внутри темпа у него все находится в состоянии роста. Это и есть субъективное "замедление".

И, наконец, у Эванса время распадается на микрофрагменты. Под герычем, человек воспринимает временной поток не как целое, а как набор “моментальных фотокадров”. Это может быть связано с нарушением континуума работы рабочих и долговременных систем памяти. В результате мозг не сглаживает события, а регистрирует их с избыточной детализацией, почти по кадрам. В игре Эванса это слышно, как разложение времени на микрофразы. Он как бы рассматривает каждый элемент музыкального момента под микроскопом, не теряя при этом линии. При этом он сохраняет полный контроль над каждым фрагментом, что проявляется в фантастическом контроле за голосоведением и артикуляцией. Эванс может на фоне тишины сыграть одно голосовое движение, и оно будет абсолютно завершённым, как вырезанная деталь. Особенно в трио с Лафаро и Мотианом: там каждое прикосновение к клавише становится целым событием. Действительно возникает ощущение тотального контроля и предельной чувствительности. Музыкальная ткань становится сверхчувствительной, почти прозрачной и стремится к трансцендентному.

Я был тогда потрясён этими описаниями. Все эти качества — деликатность, прозрачность, структурная глубина и временная пластичность — я всегда воспринимал как индивидуальные черты музыкального мышления самого Эванса, как выражение его характера, художественного вкуса и культуры. И, безусловно, в значительной мере это было именно так. Но в то же время я начал понимать, что в его игре, как и в игре некоторых других великих джазистов, возможно, присутствовал компонент восприятия, который мне как трезвому человеку был недоступен. Это не отменяло его гениальности, но открывало новую грань для размышлений — границу между естественным и измененным сознанием.

Изменённое восприятие времени — это качество, которое я начал замечать и в игре других мастеров импровизации: Чарли Паркера, Джона Колтрейна. Возникал вопрос: в какой степени ясность, стремительность и глубина их мышления — результат исключительно личного дара, а в какой — следствие нейрохимических состояний? Не формировалась ли их виртуозность — в том числе способность удерживать длинные фразы, чувствовать многослойную форму, мгновенно реагировать на изменения — под воздействием не только музыкального опыта, но и искусственно стимулированного сознания?

Особенно удивлял меня Билл Эванс, потому что он был не саксофонист или трубач, а фортепианный мыслитель, человек, создававший многоголосную музыку с одновременным контролем мелодии, гармонии, ритма, контрапункта, фактуры. Фортепиано требует точнейшего мастерства, координации между руками и независимости голосов. Я не мог понять, как возможно сохранить такую ясность, изящество и архитектурную строгость игры, находясь под воздействием героина. Это казалось несовместимым, и тем более поражающим.

Большинство моих друзей-музыкантов, несмотря на разные характеры и предпочтения, относились к своим исполнительским навыкам с особым трепетом и осторожностью. Мы все с ранних лет ежедневно занимались на своих инструментах, посвящая часы развитию моторики, слуха, памяти, координации, фразировки. Поэтому идея сознательно подвергнуть риску плоды столь многолетнего труда казалась, мягко говоря, безрассудной. Лично я заметил, что даже после одного бокала вина мои пальцы становятся чуть менее точными: мелкая моторика теряет остроту, туше становится менее контролируемым. С тех пор я ввёл для себя жёсткое правило: не употреблять ничего, что может повлиять на игру, до завершения выступления. Насколько мне известно, так же поступает большинство пианистов. Хотя, конечно, есть исключения: один или два моих знакомых считают, что играют лучше после расслабляющего бокала пива. Но пиво - не героин, а, кроме того, ни один из этих знакомых не был пианистом. А пианисту необходимо максимально точное и синхронизированное владение обеими руками в режиме реального времени. Любая неясность в ощущении тела может отразиться на артикуляции, ритме, балансе голосов. Я всегда воспринимал исполнение как акт, требующий максимальной ясности, внутренней собранности и телесного контроля. И так его воспринимают практически все в мире классической музыки. 

Случай Билла Эванса поражал и озадачивал. Он, как известно, продолжал совершенствовать свои импровизационные навыки даже в последние, очень тревожные годы жизни, несмотря на хроническую зависимость. Его игра оставалась поразительно ясной, пластичной, духовно насыщенной, и это создавало парадокс: как возможно сохранять такую точность, стройность и глубину, находясь под влиянием веществ, которые, казалось бы, должны были эту точность нарушать? Было ясно, что он достиг такого уровня внутренней организации, при котором музыка продолжала рождаться вопреки биологическим обстоятельствам, а не благодаря им. Я пришел к выводу, что Эванс не просто играл как наркоман, а он создал стиль, в котором физиология изменённого сознания стала эстетической нормой. Но важно, что это был не результат зависимости, а результат гениальности, которая сумела превратить хрупкость и предельную чувствительность в оригинальнейший музыкальный язык... (с) Штальбург